Неточные совпадения
Левин забежал опять к жене спросить
у нее еще раз, простила ли она его за вчерашнюю глупость, и еще затем, чтобы попросить ее, чтобы она
была ради
Христа осторожнее.
— Да, но в таком случае, если вы позволите сказать свою мысль… Картина ваша так хороша, что мое замечание не может повредить ей, и потом это мое личное мнение.
У вас это другое. Самый мотив другой. Но возьмем хоть Иванова. Я полагаю, что если
Христос сведен на степень исторического лица, то лучше
было бы Иванову и избрать другую историческую тему, свежую, нетронутую.
— А вот изволите видеть: насчет мельницы, так мельник уже два раза приходил ко мне отсрочки просить и Христом-богом божился, что денег
у него нет… да он и теперь здесь: так не угодно ли вам
будет самим с ним поговорить?
Она
была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его человеческий глаз увидит; верила, что черт любит
быть там, где вода, и что
у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными; не
ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса
Христа.
— Все-таки согласись, что изобразить Иуду единственно подлинным среди двенадцати революционеров, искренно влюбленным в
Христа, — это шуточка острая! И, пожалуй,
есть в ней что-то от правды: предатель-то действительно становится героем. Ходит слушок, что
у эсеров действует крупный провокатор.
«Что может внести в жизнь вот такой хитренький, полуграмотный человечишка? Он — авторитет артели, он тоже своего рода «объясняющий господин». Строит дома для других, — интересно:
есть ли
у него свой дом? Вообще — «объясняющие господа» существуют для других в качестве «учителей жизни». Разумеется, это не всегда паразитизм, но всегда — насилие, ради какого-нибудь
Христа, ради системы фраз».
Она любила дарить ему книги, репродукции с модных картин, подарила бювар, на коже которого
был вытиснен фавн, и чернильницу невероятно вычурной формы.
У нее
было много смешных примет, маленьких суеверий, она стыдилась их, стыдилась, видимо, и своей веры в бога. Стоя с Климом в Казанском соборе за пасхальной обедней, она, когда запели «
Христос воскресе», вздрогнула, пошатнулась и тихонько зарыдала.
— В Полтавской губернии приходят мужики громить имение. Человек пятьсот. Не свои — чужие; свои живут, как
у Христа за пазухой. Ну вот, пришли, шумят, конечно. Выходит к ним старик и говорит: «Цыцте!» — это по-русски значит: тише! — «Цыцте, Сергий Михайлович — сплять!» — то
есть — спят. Ну-с, мужики замолчали, потоптались и ушли! Факт, — закончил он квакающим звуком успокоительный рассказ свой.
—
Был я там, — сказал
Христос печально,
А Фома-апостол усмехнулся
И напомнил: — Чай, мы все оттуда. —
Поглядел
Христос во тьму земную
И спросил Угодника Николу:
— Кто это лежит там,
у дороги,
Пьяный, что ли, сонный аль убитый?
— Нет, — ответил Николай Угодник. —
Это просто Васька Калужанин
О хорошей жизни замечтался.
— О да, ты
был значительно груб внизу, но… я тоже имею свои особые цели, которые и объясню тебе, хотя, впрочем, в приходе моем нет ничего необыкновенного; даже то, что внизу произошло, — тоже все в совершенном порядке вещей; но разъясни мне вот что, ради
Христа: там, внизу, то, что ты рассказывал и к чему так торжественно нас готовил и приступал, неужто это все, что ты намерен
был открыть или сообщить, и ничего больше
у тебя не
было?
Ах, если бы всё это остановилось на том чувстве, которое
было в эту ночь! «Да, всё это ужасное дело сделалось уже после этой ночи Светло-Христова Воскресения!» думал он теперь, сидя
у окна в комнате присяжных.
И потому чистая Истина христианства
была приспособлена к обыденной человеческой жизни и искажена,
было исправлено дело
Христа, как говорит Великий Инквизитор
у Достоевского.
— Клянусь, Алеша, — воскликнул он со страшным и искренним гневом на себя, — верь не верь, но вот как Бог свят, и что
Христос есть Господь, клянусь, что я хоть и усмехнулся сейчас ее высшим чувствам, но знаю, что я в миллион раз ничтожнее душой, чем она, и что эти лучшие чувства ее — искренни, как
у небесного ангела!
Слова его, конечно,
были как бы и нелепые, но ведь Господь знает, что в них заключалось-то, в этих словах, а
у всех
Христа ради юродивых и не такие еще бывают слова и поступки.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке
у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что тот, где-то далеко на границе,
у азиятов, попав к ним в плен и
будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля
Христа, — о каковом подвиге и
было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
— «Да неужто, — спрашивает юноша, — и
у них
Христос?» — «Как же может
быть иначе, — говорю ему, — ибо для всех слово, все создание и вся тварь, каждый листик устремляется к слову, Богу славу
поет,
Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие.
— То-то и
есть, что в уме… и в подлом уме, в таком же, как и вы, как и все эти… р-рожи! — обернулся он вдруг на публику. — Убили отца, а притворяются, что испугались, — проскрежетал он с яростным презрением. — Друг пред другом кривляются. Лгуны! Все желают смерти отца. Один гад съедает другую гадину… Не
будь отцеубийства — все бы они рассердились и разошлись злые… Зрелищ! «Хлеба и зрелищ!» Впрочем, ведь и я хорош!
Есть у вас вода или нет, дайте напиться,
Христа ради! — схватил он вдруг себя за голову.
Кроме Митрофана с его семьей да старого глухого ктитора Герасима, проживавшего
Христа ради в каморочке
у кривой солдатки, ни одного дворового человека не осталось в Шумихине, потому что Степушку, с которым я намерен познакомить читателя, нельзя
было считать ни за человека вообще, ни за дворового в особенности.
Одним утром является ко мне дьячок, молодой долговязый малый, по-женски зачесанный, с своей молодой женой, покрытой веснушками; оба они
были в сильном волнении, оба говорили вместе, оба прослезились и отерли слезы в одно время. Дьячок каким-то сплюснутым дискантом, супруга его, страшно картавя, рассказывали в обгонки, что на днях
у них украли часы и шкатулку, в которой
было рублей пятьдесят денег, что жена дьячка нашла «воя» и что этот «вой» не кто иной, как честнейший богомолец наш и во
Христе отец Иоанн.
—
Ешьте, дружки,
Христос с вами. Кушанье
у нас легкое, здоровое; коли и лишнее скушаете — худа не
будет! Маслицем деревянным животик помажем — и как рукой снимет!
— Нет, что уж!
Христос с ним… А хорошенькое
у тебя, сестрица, именьице, кругленькое… Ехала я мимо озимого… ах, хороша родилась рожь!
Будешь с хлебцем нынешний год!
— Что вы,
Христос с вами! так неможется вам… Простудились, должно
быть. И пятен на щеках нет! — просто румянчик! Красавица вы
у нас!
— Нет, Галю;
у Бога
есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед светлым воскресением святые архангелы; и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на
Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле.
Харитона Артемьевича не
было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила
у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины
у нее не осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью
христовой невесты и мало обращала на себя внимания. Не для кого
было рядиться.
У попа
было благообразное
Христово лицо, ласковые, женские глаза и маленькие руки, тоже какие-то ласковые ко всему, что попадало в них. Каждую вещь — книгу, линейку, ручку пера — он брал удивительно хорошо, точно вещь
была живая, хрупкая, поп очень любил ее и боялся повредить ей неосторожным прикосновением. С ребятишками он
был не так ласков, но они все-таки любили его.
Все первохристианство
было эсхатологично, ждало второго пришествия
Христа и наступления Царства Божьего [Эсхатологическое понимание христианства можно найти
у Вейса и Луази.].
«
Будет ли и когда
будет у нас это духовное преобразование, по которому и все земное мы стали бы разуметь по
Христу; все гражданские порядки
были бы нами и понимаемы и сознательно выдерживаемы в силе и смысле благодатных порядков».
Толстого,
у которого
было слабое чувство личности
Христа.
Если
Христос — Сын Божий, Логос, то мир имеет Смысл и
у меня
есть надежда на вечное спасение; если
Христос — человек, то мир бессмыслен и нет для меня религии спасения.
Человеческое
было соединено с божеским в
Христе, индивидуально соединялось
у святых,
у спасавших свою душу; но на пути истории, на пути культуры осталась отъединенность.
— А
у нас Мурмос стал… Кое-как набрали народу на одни домны, да и то чуть не
Христа ради упросили. Ошалел народ… Что же это
будет?
Рождество
Христово было у ней храмовой праздник в ее новой, самой ею выстроенной церкви, и она праздновала этот день со всевозможною деревенскою пышностью.
Вихров, после того,
Христом и богом упросил играть Полония — Виссариона Захаревского, и хоть военным, как известно, в то время не позволено
было играть, но начальник губернии сказал, что — ничего, только бы играл; Виссарион все хохотал: хохотал, когда ему предлагали, хохотал, когда стал учить роль (но противоречить губернатору, по его уже известному нам правилу, он не хотел), и говорил только Вихрову, что он боится больше всего расхохотаться на сцене, и игра
у него выходила так, что несколько стихов скажет верно, а потом и заговорит не как Полоний, а как Захаревский.
— И что будто бы, барин, — продолжала Груша, — цепь эту, чтобы разломать ее, дьяволы круглый год
пилят, — и как только самая малость
у них останется, с ушко игольное, вдруг подойдет
христов день, пропоют «
Христос воскресе!», цепь опять цела и сделается?..
— Однако
у Христа первые апостолы
были простые рыбари.
Макар Григорьев видал всех, бывавших
у Павла студентов, и разговаривал с ними: больше всех ему понравился Замин, вероятно потому, что тот толковал с ним о мужичках, которых, как мы знаем, Замин сам до страсти любил, и при этом, разумеется, не преминул представить, как богоносцы, идя с образами на святой неделе, дикими голосами
поют: «
Христос воскресе!»
Он сам
Христом богом упрашивал мужа, чтобы тот взял его с собою, — и когда Евгений Петрович согласился, то надобно
было видеть восторг этого господина; об неприятеле он не может говорить без пены
у рта и говорит, что вся Россия должна вооружиться, чтобы не дать нанести себе позора, который задумала ей сделать Франция за двенадцатый год.
Одни насмешливые и серьезные, другие веселые, сверкающие силой юности, третьи задумчиво тихие — все они имели в глазах матери что-то одинаково настойчивое, уверенное, и хотя
у каждого
было свое лицо — для нее все лица сливались в одно: худое, спокойно решительное, ясное лицо с глубоким взглядом темных глаз, ласковым и строгим, точно взгляд
Христа на пути в Эммаус.
И зачем же я сочинил такую историю, так не идущую в обыкновенный разумный дневник, да еще писателя? А еще обещал рассказы преимущественно о событиях действительных! Но вот в том-то и дело, мне всё кажется и мерещится, что всё это могло случиться действительно, — то
есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об елке
у Христа — уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться или нет? На то я и романист, чтоб выдумывать.
— Вспомни, мол, ты, — говорю, — что в книгах про пашпорты-то написано! Сам спас
Христос истинный сказал: странна мя приимите; а какой же я
буду странник, коли
у меня пашпорт в руках? С пашпортом-то я к губернатору во дворец пойду! А ты не токма что пашпорт, а еще фальшивый сочиняешь!
— А я тут их всех гуртом окрутил, — говорит Мартемьян, — чего нам ждать? указу нам нету, а слуги
Христовы надобны. Вот другой еще
у нас старец
есть, Николой зовется: этот больше веселый да забавный. Наши девки все больно об нем стужаются."
У меня, говорит, робят
было без счету: я им и отец, и кум, и поп; ты, говорит, только напусти меня, дяденька, а я уж християнское стадо приумножу". Такой веселой.
И тут-то этакую гадость гложешь и вдруг вздумаешь: эх, а дома
у нас теперь в деревне к празднику уток, мол, и гусей щипят, свиней режут, щи с зашеиной варят жирные-прежирные, и отец Илья, наш священник, добрый-предобрый старичок, теперь скоро пойдет он
Христа славить, и с ним дьяки, попадьи и дьячихи идут, и с семинаристами, и все навеселе, а сам отец Илья много
пить не может: в господском доме ему дворецкий рюмочку поднесет; в конторе тоже управитель с нянькой вышлет попотчует, отец Илья и раскиснет и ползет к нам на дворню, совсем чуть ножки волочит пьяненький: в первой с краю избе еще как-нибудь рюмочку прососет, а там уж более не может и все под ризой в бутылочку сливает.
«Все!.. гм… все, мол,
у тебя бог, а Иисус
Христос, — говорю, — стало
быть, тебе не бог?»
В избранный для венчания день Егор Егорыч послал Антипа Ильича к священнику, состоящему
у него на руге (Кузьмищево, как мы знаем,
было село), сказать, что он
будет венчаться с Сусанной Николаевной в пять часов вечера, а затем все, то
есть жених и невеста, а также gnadige Frau и доктор, отправились в церковь пешком; священник, впрочем, осветил храм полным освещением и сам с дьяконом облекся в дорогие дорадоровые ризы, в которых служил только в заутреню светлого
христова воскресения.
Когда Христос-бог на распятье
был, тогда шла мати божия, богородица, ко своему сыну ко распятому; от очей ея слезы наземь капали, и от тех от слез, от пречистыих, зародилася, вырастала мати плакун-трава; из того плакуна, из корени
у нас режут на Руси чудны кресты, а их носят старцы иноки, мужие их носят благоверные».
— А ежели ты чем недоволен
был — кушанья, может
быть, недостало, или из белья там, — разве не мог ты матери откровенно объяснить? Маменька, мол, душенька, прикажите печеночки или там ватрушечки изготовить — неужто мать в куске-то отказала бы тебе? Или вот хоть бы и винца — ну, захотелось тебе винца, ну, и
Христос с тобой! Рюмка, две рюмки — неужто матери жалко? А то на-тко:
у раба попросить не стыдно, а матери слово молвить тяжело!
— Да замолчи,
Христа ради… недобрый ты сын! (Арина Петровна понимала, что имела право сказать «негодяй», но, ради радостного свидания, воздержалась.) Ну, ежели вы отказываетесь, то приходится мне уж собственным судом его судить. И вот какое мое решение
будет: попробую и еще раз добром с ним поступить: отделю ему папенькину вологодскую деревнюшку, велю там флигелечек небольшой поставить — и пусть себе живет, вроде как убогого, на прокормлении
у крестьян!
Ночью она ворочалась с боку на бок, замирая от страха при каждом шорохе, и думала: «Вот в Головлеве и запоры крепкие, и сторожа верные, стучат себе да постукивают в доску не уставаючи — спи себе, как
у Христа за пазушкой!» Днем ей по целым часам приходилось ни с кем не вымолвить слова, и во время этого невольного молчания само собой приходило на ум: вот в Головлеве — там людно, там
есть и душу с кем отвести!
14-го мая. Препотенский, однако же, столь осмелел, что и в моем присутствии мало изменяется. Добыв
у кого-то из раскольников весьма распространенную книжечку с видами, где антихрист изображен архиереем в нынешнем облачении, изъяснял, что
Христос был социалист, а мы, попы и архиереи, как сему противимся, то мы и есьмы антихристы.
— Да-с, — продолжал, вытерев себе ротик, карло. — А пришел-то я в себя уж через девять дней, потому что горячка
у меня сделалась, и то-с осматриваюсь и вижу, госпожа сидит
у моего изголовья и говорит: «Ох, прости ты меня,
Христа ради, Николаша: чуть я тебя, сумасшедшая, не убила!» Так вот она какой великан-то
была, госпожа Плодомасова!